Доведись ей вторую жизнь прожить, судьбу бы свою не поменяла

Родилась Серафима Ивановна в 1919 году, в большой семье. Из семи братьев и сестер была – четвертой. До вступления в колхоз жили своим хозяйством неплохо: имели двух коров, кобылу, жеребца, овец.

Моя собеседница говорит: «Не вступаешь в колхоз – на высылку! Кто побогаче-то жил, так всех и выслали! Тятя сам увел со двора лошадь и корову. Осталась одна корова, но и молоко надо было сдавать в колхоз. Через два дня привозили треть обрата, вот и корми семью, где семеро детей!».

Тринадцать лет ей исполнилось, когда решался вопрос: кого от семьи посылать на лесозаготовки? Сестра Настя была постарше и покрепче, но она работала дояркой, ее ведь не пошлешь. И выбор пал на Симу. Ростиком она была меленькая, худенькая. Про таких говорили так: «В чем только душа держится?»

Ехала в соровские леса с такими же двумя девчонками-подростками. Их успокоили: мол, работа не такая уж и тяжелая. Прутья да сучья подбирать, жечь их потом. Зима, а они в уледочках! Пока сучки горят – греются. Платили за эту работу копейки.

Один мужик, дядя Андрей его звали, взял Симу в помощники. Сортовкой с корня деревья спиливать. А в конторе условие поставил, чтобы платили ей, как и ему: мол, девчонка она работящая и старательная. Он и на другой год взял Серафиму в помощники. Она по сей день вспоминает его добрым словом. В колхозе-то родители кроме трудодней ничего не зарабатывали. А тут, как-никак, была живая копейка.

За две зимы, что работала в лесу, девушка повзрослела. И когда весной они должны были ехать домой в деревню, ее с подругами отправили на сплав в Сорово. Серафима даже и не роптала, только ночью тихонько, чтобы никто не слышал, утирала слезы. На сплаве поработала мало, чуть все трое не погибли: бревном с бунта их всех троих сбило в реку.
– Хорошо в фуфайках были, они как-то не успели намокнуть сильно, – вспоминает Ивановна. – Помню, погода была сильно холодная, снег несет, лед несет, и нас несет в ледяной воде. По берегу мужики да бабы бегут с баграми, кричат. Как-то все благополучно закончилось, выловили нас баграми, отогрели. На другой день домой отправили.

Заболела я шибко после этого купания. Долго в лихорадке лежала, а когда оклемалась, вставать бы надо, а я не могу, ноги отнялись. То ли – от слабости, то ли – от испуга. Повозилась тогда мамушка со мной. Шайку большую в дом принесла. Кирпичи в печь бросит, накалит их, в шайку воды нальет и кирпичи каленые туда. Меня в эту шайку посадит, еще и одеялом толстым укутает. Так и выходила.

После, когда выздоровела, Серафиму отправили на работу в колхоз. Шел ей 16-й годок. Иногда уже и на пляски с подругами ходить стала. И паренек ей с Соловьихи один приглянулся. Александром звали. Как говорит, «…был он задавалистый, характером крут». Но сила в нем была какая-то, что девчонка как увидит его, так сердечко и екает. Чувствует она, что и тот к ней не равнодушен. А у Александра был брат родной – Пантелеймон. Так вот стала замечать Серафима, что тот с нее глаз тоже не сводит. При встрече краснеет. А та думает: «Вот два брата, а какие разные!». На сердце одного Александра держала, а тот с наступлением зимы уехал на лесозаготовки. Не прошло и недели, как в их избу заходит сосед Максим Федорович и тот самый Пантелеймон Попов, брат Александра. Так вот объявляют они, что пришли сватом. Мать с отцом рады радешеньки: еще бы жених-то сватается из богатой, зажиточной семьи. А девка-то сидела на печи, на голбце, и заливалась слезами. Мать с отцом зовут к столу, она – ни в какую! Спрашивать ее, конечно, никто не стал, просватали без ее согласия. Она мучается думами: ведь брат родной, как сам-то Пантелеймон брату скажет?
Отец братьев, Николай Алексеевич Попов, так сказал Пантелеймону: «Если нравится девка, любишь – женись!». Откуда ему было знать, что Серафима любила другого его сына, а он ее.

Даже когда в сельсовет шли расписываться, она ревела. А Пантелеймон, как ни в чем не бывало, привел молодую жену в свой дом. Большой он был у них, три избы. Свекровь встретила невестку приветливо сестры мужа Шура и Надежда ее полюбили сразу. А когда Александр приехал с лесозаготовок, то у братьев дело чуть до рукоприкладства не дошло. Тут уж пришлось отцу мирить братьев.

– В 1939 году родилась у нас дочка Ниночка, – далее повествует Серафима Ивановна. – Ей месяц исполнился, а в декабре его в армию забрали на срочную службу. Год мы только и пожили. Хороший, добрый, уноровный он был, не матюгивался. Всем сердцем я к нему прикипела. Об Александре уже и не вспоминала. Тот тоже уже в армию ушел, братья-то погодки. А тут война началась.

Помню, проснулась от шума за окном. Понять ничего не могу: гармошка играет, трактора тарахтят, мужики пьяные шатаются. И говорю тяте: «Ой, чего-то неладное случилось». На себя одежонку накинула и вышла посмотреть. Дорога-то тогда на Ильинск через Соловьиху проходила, возле нашего окна. На задворках дома был пригорок, там народ и собрался со всех деревень. Смотрю, стоит Шура, мы вместе с ней работали. Так она за мужика своего схватилась и ревет в голос. Я говорю: «Ты, чего, Шура?» А она мне: «Война ведь, девка, война!».

От военкомата тут же и представитель был. Стояли, ждали казаковцев. И, как только они подъехали, вся колонна призванных мужиков двинулась в Пречисту, к мосту, чтобы дальше до Ильинска добираться.

Что тут началось! Такой бабий рев стоял, до сих пор его помню. И вот мужики пошли: кто на лошадях, кто пешком. Бабы так и остались стоять у деревни, плакали, пока из виду колонна не исчезла. Видно, чувствовали, что война долгая будет, и многие не вернутся уже домой.

Когда в дом она зашла, свекор сидит и говорит: «Да, ждать-то хорошего нечего!». Что он чувствовал тогда, ведь у него оба сына в тот момент в армии служили?

От Пантелеймона Серафима вскоре получила письмо. Муж сообщал, что война идет полным ходом. Он находится на Карельском фронте. А строчки из его последнего письма помнит из слова в слово: «Сижу под елухой, пишу вам письмо. Пули летают, как мухи. Если есть счастье, у тебя или у Ниночки, то выживу!». И больше за все лето 1941 года не было от него ни одного письма. Ходила она в военкомат, запрос делала, и в часть писала. Пришел оттуда ответ: «Из части выбыл».
А когда выпал первый снег, вызвал ее председатель сельсовета Виталий Павлинович Бахтин к себе и, не поднимая глаз, подал похоронку. Домой шла Серафима, земли под ногами не видела. А, самое главное, не знала, как об этом сказать свекру и свекрови. Дома, вместе с ними, дала волю слезам.

Впереди были еще долгие дни и ночи войны. В деревнях, как-то вдруг, стало мало народу, остались только старики, женщины и дети. Всю войну она работала за троих: в животноводстве и в поле.

– Приду домой, ни рук, ни ног не чую. Кое как разуюсь и… падаю, – продолжает свой рассказ моя собеседница. – А тятя обязательно уледи проверит: не прохудились ли? Если надо, ушьет, дегтем намажет. Утром встану, только одевай! Вот какой у меня был свекор!

Война, когда окончилась, в деревнях опять веселье: все пляшут, поют. А мы, кто овдовел, слезы горючие лили. Свекор со свекровью стали Александра с войны поджидать. А у меня сердце не на месте: они-то стали мечту лелеять, чтобы я за Александра замуж вышла. Свекор так и сказал: «Сашка тебя-то шибко любил, а Пантелеймона уже не вернешь. Может, у вас и сладится!».

Но я, зная крутой норов Александра, рассудила так: раз судьба однажды меня от него отвела, больше не буду испытывать ее. В 1947 году Саша вернулся домой, и, конечно, сразу предложил жить вместе. Но я отказала. А свекор мне и говорит: «Ну, раз уж ты так рассудила, мы тебя не обидим, как родную дочь любим, и внучка Ниночка, кровиночка Пантелеймона, выбирай любую избу, отделим пай. Так вот свекор Николай Алексеевич избу мне отделил, поставил и стайку, и баню. Корову отдал, овцу, еще и сходил в сельсовет, все заверил. Вот какой был человек – великой души! Девять лет я прожила со свекром и свекровью душа в душу. И потом, когда уже отдельно стала жить, Николай Алексеевич и Анна Ивановна были у меня самыми дорогими гостями. А когда я приняла в дом Василия, он тоже фронтовик был, раненый, так они его, как сына, полюбили. Я их и хоронила, когда время пришло.

Удивительная судьба! Не правда ли? Пятьдесят три года прожила Серафима Ивановна с Василием Ермолаевичем Шаньгиным. Родилась еще одна дочка – Валя (на фото слева Серафима Ивановна с дочкой Валей). Сейчас уже и внуки, и правнуки есть. Иногда вспомнит она свое прошлое и то, как на голбчике семнадцатилетняя плакала, что не тот сосватал. Как в армию провожала мужа, как похоронку получила на него.

До пенсии работала Серафима Ивановна в родном колхозе. Да и, выйдя на пенсию, помогала в страду. Сейчас, сидя у окошечка в своем дому с тоской смотрит на заросшие поля и пашни, думает не только о чем-то своем, а еще и об этом: «Зачем же мы в свое время улаживали все, старались?». Но думается мне, что доведись ей второй раз жизнь прожить, ничего бы в своей судьбе не изменила. Точно так же всю себя отдавала родной семье, колхозу, малой и большой родине. Это было великое поколение!

Тамара БЕБЯКИНА
Фото из домашнего архива
С.И. Шаньгиной